… длительное страдание его матери; вспомнился другой Андрей, такой же жизнерадостный, самоуверенный и безответственный – без ответственности перед теми, кто его любил, поверивший в те бредни, которые «впаривали» манипуляторы наивным «советским», в сказки для наивных и самоуверенных, уверенных в том, что жизнь им дана для радости, что смысл жизни – в наслаждении, поверивший и погибший в погоне за радостной жизнью, разбившийся на машине; вспомнился Виталий, сосед – обиженный родителями и обществом, обиженный на общество и озлобленный, отомстивший ему, - равнодушным обывателям, многократно, испортивший жизнь их детям особыми «лекарствами», наркотиками, испортивший ими и свою жизнь – испортивший свое здоровье, свое тело, сгнивший заживо. Вспомнились мои ровесники, одноклассники, друзья и товарищи по спорту, ставшие жертвой «эпидемии» «особых «лекарств» - «лекарств» от тоски и безысходности, от равнодушия окружающих, от отсутствия перспектив в жизни и интереса к жизни, - от своей неприспособленности к равнодушию окружающих и от глупости – своей и окружающих. И ведь все эти ребята, все, кого вспомнил, вспомнив себя, молодого, вспомнив время своей юности, были далеко не глупыми – были вполне полноценными, и физически, и психически, они совсем не были «недочеловеками», неполноценными – как несчастный чудак, своим «здравым смыслом», естественными побуждениями загубивший свою жизнь. И тем не менее – с такой же ужасной судьбой… Почему? Если чем-то отличались, почему же не смогли жизнь свою обустроить, «построить» по другому сценарию? Если их жизнь, их судьба зависели не от внутреннего «потенциала», но от какого-то внешнего фактора, почему другие люди – в более сложных и страшных обстоятельствах, смогли «выстоять», выжить, почему они не сделали трагических ошибок, почему выбрали правильную жизненную стратегию? Если судить по результату – кто был «недочеловеком», а кто полноценным – когда здоровые и нормальные парни сознательно выбирали ложный путь, ложные жизненные принципы? И что тогда превращает нормальных людей, сильных, здоровых, умных и молодых парней в несчастных жертв своей судьбы, в «проигравших» свою судьбу, в «лузеров», чья судьба реально совпала с судьбой «неполноценного», «недочеловека»? Их психология, жизненные установки, принципы? Но откуда берутся эти принципы, кто делает, формирует соответствующие «установки»? Если не наши близкие, не окружающие люди, не общество, «подкрепляющее» определенное направление развития сознания, развития мировоззрения… И кто тогда более «неполноценен» - глупый чудак, недоумок, непонимающий ни жизни, ни себя, или нормальные ребята, очень хорошо осознавшие смысл жизни? Поверившие «правилам» жизни и чужому смыслу жизни… И может ли считать себя «полноценным» человек – вроде меня, подверженный всяким превратностям судьбы, лишенный возможности влиять на свою судьбу, контролировать свою жизнь? Человек, подверженный влиянию модных тенденций, убеждений, расхожих заблуждений, представлений, человек, добровольно подчинивший себя чужим и чуждым «установкам», «нормам», и добровольно лишивший себя права легитимизировать – проговаривать и навязывать свои «установки» и «нормы», человек, добровольно подчинивший себя объективизированной субъективности других индивидов – их представлениям об «естественных» законах бытия, о правилах и нормах «нормального» мировоззрения, «нормального» поведения, которые «ни обойти, ни объехать» - и только потому, что их «исповедуют» «все», т.е. – все эгоисты. Правилах, в соответствии с которыми высшим смыслом и целью жизни являются удовольствие и наслаждение, ключевым принципом – установка на то, что каждый выживает поодиночке, основным правилом – не надеяться на поддержку других, а потому – и самому такую поддержку не оказывать. Вот и загнали такими «флажками», такими правилами разумные, сильные, здоровые, себя «в угол», в тупик, из которого выхода никогда уже не будет. Загнали своим РАЗУМНЫМ – и слепым доверием ментальным, идеологическим «трендам», диалектический дуализм, взаимность и противоречивость которых когда-то продемонстрировал мой сосед Виталий, от которого остались одни лишь воспоминания и – боль, беда в семьях, чьих детей он «сбил с толку» - «заразив» своим «скепсисом», своим разочарованием в жизни и людях, продемонстрировал, - когда озвучил расхожий миф модерного буржуазного общества, расхожую байку о неких «великих» индивидах, способных делать деньги «из воздуха», «из «ничего», байку, миф, основанный на идее социальной робинзонады, идее социального сиротства, тотального отчуждения, когда те, на ком делают деньги, из кого «топят сало» - уже никто, когда тот, кто не может надеяться ни на кого, перестает быть объектом надежды и уверенности для окружающих. И после этого странного энтузиазма отчужденности, апологии отчуждения, озвучил действительно личное переживание, личное огорчение, личную мысль о том, что в ЭТОМ мире людям друг на друга «наплевать», что надеяться не на кого и не на что, мысль, эмоциональная составляющая которой находится в идеологическом диссонансе с озвученным ранее мифом, и демонстрирующая недостаточность и неполноценность этого мифа. За что я «про себя» определил когда-то несчастного чудака как «недочеловека»? Не за его ли недопонимание не только окружающей ситуации, но и самого себя? Не за его ли неспособность правильно определить свои побуждения и правильно распорядиться ими? Но – много ли людей мы знаем, способных на это, способных на созерцание себя, на полное самосознание, на хоть какой-то самоконтроль? И кто тогда те, кто на это не способен, кто произвольно ведет себя на край и за край жизни, не выставляя даже «флажков», «ограды» в виде правильных социальных установок, в виде идеи «правильной» жизни, идеи в принципе – не достижимой (не потому ли в буддизме «краеугольным» является принцип постоянной ретроспекции себя, постоянного самоконтроля – что бы человек не «загордился»), но – практически, эволюционно полезной и продуктивной? ©Середюк Алексей В., Киев Мусор Дом навыворот, дом «на изнанку»… Иногда так хочется назвать, описать пресловутые «сталинки» - дома, доставшиеся нам из давней эпохи – эпохи «экономного» монументализма, дома, жилье в которых до сих пор является предметом вожделения и зависти – теплое, с высокими потолками, дома, монументальный фасад которых – с экономным минимализмом «украшений», вызывает подсознательное уважение – своим намеком на архитектуру, и… с запущенными серыми дворами, с дворами, пропахшими запахом запущенных подвалов с «подтекшими» коммуникациями, с ржавыми и грязными мусорными контейнерами, с подъездами, пахнущими не самыми приятными аспектами человеческой физиологии. Дома, настолько же вызывающие смутные чувства – «изнутри», как и уважение – извне, чувства потерянности и запущенности, только усиливающиеся в холодные зимние дни, в серые осенние дождливые, мокрые, промозглые и слякотные вечера, в такие же вечера, как и сейчас – когда скудный осенний вечерний серый свет скрадывался, поглощался мокрой моросью, «висящей» в холодном воздухе, оседающей на кирпич домов давней застройки, на потрескавшийся, горбатый асфальт мостовых, когда люди спешат укрыться в своих квартирах, не задерживаясь на улицах – быстрее «перебежать» из «казенных», рабочих помещений, из транспорта, быстрее добежать до квартирного уюта, что бы обрадовать теплом свое тело, обрадовать себя теплым ужином, обрадовать «домашних», домочадцев «добычей», «мамонтом» - взятым в ближайшем супермаркете. И с поглощением города ночной темнотой сырая уличная промозглость казалась еще неуютнее, еще неприятнее, еще сырее и мокрее – так, что еще больше хотелось спрятаться в тепле, убежать от сырости к теплой батарее отопления. Хотелось и тем, для кого рабочий день не закончился, для кого он только начинался – для дворников, решивших «почистить» подвалы и «камеры» мусоропроводов высотных домов – сделать давнюю работу, для монтеров и слесарей аварийных бригад, под осенней мокротой и в мокрых разрытых траншеях устраняющих дискомфорт - для горожан, для водителей общественного транспорта, похожих на своем транспорте, большом, громоздком и неповоротливом, на капитанов морских «посудин», больших лайнеров – автобусов и троллейбусов, небольших и юрких «буксиров» - автобусиков, бусиков на маршруте, бороздящих «мокроту» - мокрые улицы и лужи на них, для милицейских патрулей, рассекающих на быстрых автомобилях город, городскую анонимность, и для пеших патрулей, мокнущих под дождями – без права укрыться и согреться; рабочий день продолжался и для «муравьев» города, для «санитаров» города, работающих на современных «санитаров леса», мафиозных «хищников», выбивших контракты на уборку городских отбросов, городского мусора. Грузовые машины, с «пузатыми», емкими и раздутыми жестяными боками, мягко и ресорно переваливаясь на ямах и буграх, «вползали» во дворы, в том числе – и во двор посеревшего, помокревшего дома «сталинской» застройки, во двор, обрамленный сплошным «каре», «окружившего» его дома – как стенами крепости, из которого можно было выйти только через несколько арок – по разбитому асфальту, разбитому годами эксплуатации, тысячами колес коммунального транспорта – «сталинского», «хрущевского», «брежневского», но «добитого» частными машинками, «нафаршировавшими» двор в последние годы. Одна из таких коммунальных машин, подбирающая, собирающая – как пчела нектар, отходы жизнедеятельности жильцов из мусорных баков, «заблокировала» проход, проезд – арку, перегородив не только «проезд», но и «проход», возможность прохода для простых пешеходов, для жителей «жилого комплекса» - из-за странного и неудобного расположения мусорных контейнеров. Металлическая «лапа», пневматический захват захватывал, зажимал и поднимал контейнеры, забрасывая в «пасть» жестяной коробки, жестяного короба кузова мусоровоза все то, на что были потрачены деньги жителей, что они приносили в свои жилища, но теперь уже оказалось им не нужным – то, что выбрасывалось аккуратно сложенным и упакованным в черные пакеты и то, что выбрасывалось «насыпью» - безответственными и бесхозяйственными жильцами, то, что просыпалось и высыпалось вокруг контейнеров, вокруг машины – давая новую работу дворникам. И управлял этой «лапой» совсем молодой парень – в грязном, затасканном, замусоленном комбинезоне, глухом, но ярком, оранжевом комбинезоне, из капюшона которого только и торчало молодое лицо парня – лицо сосредоточенное и недовольное, уворачивающееся от летящего мусора, лицо человека, сосредоточенного на своей работе – на управлении манипулятором, на оперировании несколькими рычагами – несколькими пневматическими приводами, от которых зависела точность «попадания» и количество оставленного на тротуаре мусора. И стоял этот парень – закрывая, прикрывая оставшуюся щель прохода – своей фигурой, своим грязным комбинезоном. Время от времени – пока автоматика размеренно и не спеша «потрошила» мусорные баки, пока контейнера вытряхивались, с обеих сторон к «закупоренному» проходу подходили люди, спешащие по своим делам, люди, прилично одетые, в новых красивых пальто, в модных шубейках, полушубках, под дождем потерявших красоту и импозантность, люди, спешащие укрыться от небесной сырости – в своих жилищах, или - в транспорте, останавливавшемся неподалеку – на остановке. Женщины, нарядные – после работы, после приличной и престижной работы, с сумками и яркими пластиковыми кульками, набитыми вкусной и дорогой едой, неуверенно и вынужденно, принужденно просили их пропустить, просили зря – молодой парень гордо и непоколебимо ворочал рычагами пневматического подъемника – не реагируя на просьбы взрослых «теток», вчерашних «менторов» его детства, лишь отвечая, что он на работе, что он делает свою работу, лишь самодовольно усмехаясь – и косо поглядывая на то, как прилично одетые люди протискиваются между им и стеной, пытаясь не вытереться – и об него, и об стену, об его грязный комбинезон, но, все же, вытираясь. И будто получая удовольствие от этого, получая удовольствие от того, как люди из другого мира, как женщины – из другой жизни, недоступной ему, обеспеченной, комфортной, перспективной и достойной, унижались перед ним, унижались им самим. Из подъезда «сталинки», из подъезда, выходящего во двор, размером почти с футбольную площадку, во двор, «скомпонованный» по странному замыслу компактной жизнедеятельности случайного коммунального, социального сообщества – с подсобными сараями, спортивными площадками, с прогулочными площадками детского сада и самим детским садом, выскочил субъект – слегка «потрепанный», «поживший», с прической, уже тронутой сединой, но одетый модно, современно, молодежно и спортивно – и с такими же замашками, с таким же поведением – спортивным, активным и агрессивным, - спортивной быстрой походкой, спешащей походкой спешащий по своим делам. Спешащий и – «наткнувшийся» на препятствие на выходе со двора – на машину мусорщиков, на узкий проход, пройти который можно было только с определенными усилиями и – с некоторым унижением, пережив неприятные секунды – секунды осознания относительности своего статуса, своего достоинства, своего приличия. Просьба уступить дорогу, дать пройти, освободить проход, просьба равнодушная – просьба самоуверенного человека, встретила аналогичную реакцию – равнодушную, реакцию непродуманную – не учитывающую то, с кем свела судьба. Непонятное поведение, непонятное и неудобное, встретило вполне ясную реакцию – ясную, понятную и – экстремальную: человек, вышедший из дома, не побрезговал «дотронуться» к мусорщику, дотронуться жестко, хлестко и – жестоко, дотронуться кулаком, один раз, который и устранил непонятную ситуацию, дотронуться так, что фигура в оранжевом комбинезоне опала и сложилась пополам. Несколько коллег – в таких же комбинезонах, подбежали к пострадавшей нищей юности, к потерпевшему обиженному юноше, обиженному судьбой, необходимостью неприятного занятия, и от обиды – пострадавшего, его же обидчик пробежал под аркой и запрыгнул в машину – за руль черной машины, хищной немецкой машины с ноздреватым хищным силуэтом. В машину, в салоне которой, тускло освещенном, было тепло и сухо, пахло духами – сидевшей внутри женщины, девушки, которая смотрела на картину избиения, на потерпевшего глазами, полными удивления и ужаса, глазами, расширенными – перед которыми все еще «стоял» истинный образ ее партнера. - А что же ты хотела? – Модный, но солидный «герой», престарелый мачо – опытный и умудренный сразу понял состояние своей «пассажирки», сразу заметил шок, который произвело увиденное ею. – Неужели его социальное положение, его униженность и неустроенность дают ему право на хамство и жлобство? Неужели несчастный человек имеет право презирать других – и демонстрировать неуважение? - Но – нельзя же ТАК! - А как? Что заслужил, то и получил. - Его жизнь заставила… что бы ты чувствовал, убирая отбросы других? - Пусть не убирает… - А жить – на что? - Ну-у… Меня никто не спрашивал – за что ты живешь, никто и не подсказывал – как добывать пропитание: сам понял, сам «дошел» - своим умишком – нужно что-то – возьми, отбери, не дают – отбей, побей, но – не опускайся до мусора, до бессмысленного труда «на дядю», не голодай, своих – накорми. Ты думаешь, я сейчас такой «крутой» - таким сразу стал? Таким родился? Нужно было - шел и грабил, грабил сытых и устроенных, таких тетенек, которых «чмырил» этот мусорщик – зато было потом за что «проставиться», угостить серьезных людей, подсказавших – как и чем заняться «серьезно», как и на чем «ковать» деньги, с кого «сало топить», взявших под свое «крыло» - под свою «крышу» - «крышевать» всяких барыг, выбивать деньги, зато – было за что «проставиться» ментам и всяким служивым – подсказавшим, что пора «крышевания» уходит, что за это можно и на шконку «залететь», и «свинцовую таблетку» схлопотать, подсказавшим – куда и как вложить денежку. Это теперь я – «король района», и рынок «держу», и магазины, и киоски. А смог бы я всего этого добиться – если бы не рискнул, если бы не уважал себя? Если же этот дурик хочет, что бы его уважали – пусть снимет этот гадкий комбинезон и… сам начнет уважать других. Ты думаешь, я никого не уважаю? Это только в районе я «король», это только тут я «ручкаюсь» с судьями и выпиваю с милицейским начальством. Но поверь, когда выезжаю на трассу, на шоссе – мне становиться страшно – на них такие «короли», что дай бог с ними пересечься, не дай бог их не «уважить», проявить неуважение… сразу и будет – «из князи – в грязи», сразу «сбросят» с «королевства»… - Что же – «всякие профессии важны» - обман? И как же жить тем, кто поймет, что вся его жизнь – рабская и бессмысленная? И кто тогда работать будет? - Что-то ты заумные вопросы начала задавать… Какой-то писатель – это когда я еще книги читал – в детстве, сказал что-то вроде – «дороги, которые мы выбираем». Эти люди сами выбрали свою жизнь, свою работу – так пусть и не скулят. И даже, когда они поймут, чем они стали, кем являются – изменят ли они свою жизнь? Поднимут ли голову? Поднимут ли бунт? Они лучше будут мечтать – о коммунизме, о добром царе, о добром «сталине», который должен будет о них позаботиться, не понимая, что «коммунизм» - это процесс, и начинается он с того момента, когда человек делает выбор – не быть рабом, когда начинает отказываться от своей практики, ущербной жизни, ущербной деятельности – и заставляет уважать себя… нет профессий уважаемых и уважительных, но есть люди, которые заставили себя уважать. И если для этого нужно уйти, бросить работу, голодать – я буду голодать, если для этого нужно забыть о совести и доброте, нужно грабить и убивать – я буду это делать. Иначе – выпасть в «осадок», иначе – обгонят и залепят грязью… Такова жизнь… таков наш мир – уважают только силу и только сильных, а слабый обречен – его все давят, «чмырят» и бьют. И при этом - мое уважение к сильным – эта моя позиция, поза слабого, эта необходимость сдержанности и уважительности... Я ведь не дурак – «козы строить» серьезным людям. Если же он – слабее меня, если он сам сделал такой выбор и еще – «козы строит», глаза «зассыкает» - не «обессудьте», не обижайся… Хищная машинка неслась по мокрой трассе, рассекая пространство хищным ноздреватым носом, неслась по сырой дороге, разбрасывая по сторонам жидкую и грязную жижу. И только сейчас девушка заметила странное явление, «странность» которого раньше воспринимала как должное – некоторые машины, шедшие впереди на скорости, на скорости большей или меньшей, иногда уступали дорогу хищной машине, машине ее «шефа», иногда же – нет, уступали машинки скромные, не дорогие, изношенные и потрепанные, машины же – классом повыше, дороже и новее, спокойно и уверенно «держали» дорогу, держали свой путь, не сворачивая и никому не уступая дорогу, оставляя лишь право «плестись» за ними – пока более солидная, шикарная и дорогая машинка, с более крутыми номерами не «нагоняла» их. Так же вел себя за рулем и водитель «ее» машины – презрительно не замечающий у себя «на хвосте» металлический «хлам» дешевой или ничтожной сборки, но сразу уступающий дорогу хищнику рангом повыше… И от такой догадки сразу стало как-то дискомфортно в теплом, обогретом и сухом салоне автомобиля, - будто уличная сырость «пролезла» и под обшивку салона, и под одежду, будто оказался в одиночестве – и посреди обледенелой под дождем и мокрым снегом, ледяной, снежной пустыни, там, где нет никакой возможности укрыться от пронизывающего ветра, пронизывающего холода – негде укрыться, и не у кого просить помощи и сочувствия… ©Середюк Алексей В., Киев Человечность Хаос вокзала… Кому-то он может показаться неуправляемым и бессмысленным явлением, но – если отстраниться от него, если понаблюдать со стороны – как посторонний и отстраненный, отчужденный исследователь, то окажется что каждый элемент, каждый участник «хаотичного» движения достигает своей цели, каждый участник «организованного хаоса» имеет эту цель, и движение его – целесообразное и целенаправленное, - заканчивается там, где начинается путешествие вовне города или – там, где начинается город. Никто на вокзале не остается и даже постоянные «обитатели» вокзала – торговцы, бомжи и те, кто над ними надзирают, «одержимы» смыслом своего пребывания в этом «транзитном» месте, на «перекрестке» жизнедеятельности, перекрестке судеб, вызывающем у натур «тонких» и трепетных тонкий трепет – от ожидания чего-то нового, ожидания новых впечатлений и изменений в своей жизни. Одной из упомянутых целей «трассеров» судеб, был поезд, вагон в составе этого поезда, купе и спальные места в этом вагоне, места, к которым пропихивались – со своим багажом, с сумками и чемоданами, пассажиры; вагон, насквозь пропахший «человечиной», пропахший духом романтики, механики и человеческих потребностей, духом еды, съестного – из купе проводников, пота пассажиров, свежевыстиранного белья и – забивающего все остальные впечатления духом уборной, усиленного ядовитым запахом хлора. И чем старше был бы ты, чем большим был бы опыт, чем меньше имели бы значение новые впечатления и чем больше ценился бы комфорт и чистота – тем сильнее было отвращение к такому способу перемещения, тем – сильнее необходимо было бы принуждать себя к смирению, к примирению с мыслью о необходимости перетерпеть неприятные условия путешествия, казенные условия временного пребывания – условия отчуждения от самого себя, условия вручения и своего тела, и своей судьбы в чужие руки. И – тем настороженнее начинаешь относиться к личности, к человеку, с которым сводит судьба на несколько часов – в одном купе, к чужому человеку, волей судьбы и кассира билетных касс, определенному быть на определенный период твоим соседом, дышать одним воздухом, беседовать или молчать, по-свойски делиться провизией или отчужденно заниматься своим делом – читать ли, жевать ли, пить ли, храпеть ли. Настороженно – даже при приветливом его приветствии, при добродушном знакомстве и приличном впечатлении, при ознакомлении с новым человеком в твоей жизни. В этот раз попутчик попался непростой и – интересный этим, интересный своей сдержанностью, отчужденностью, неконтактностью и – какой-то скрытостью. Разговор не поддерживал и свои темы не «вкидывал», на аппетитный запах домашней пищи не реагировал, на спиртное «слюни не пускал», и лишь лежал на своей «полке» - почитывая какую-то литературу, перебирая и просматривая прессу, какие-то распечатки. Проводник, проводница – достаточно молодая женщина в юбке «выше колен», с полной, выпирающей «под» блузкой, «из» форменного жакета, грудью, повидавшая разных пассажиров, - с разной степенью распущенности и развязности, с интересом поглядывала на скромнягу, листающего «бумажки» и равнодушно отмеряющего благодарность – за постель, за чай. Пока… Пока поезд не «вошел», не «влетел» в ночь, пока люди не «обзнакомились» со своими попутчиками, пока хорошо не отметили это знакомство и пока – кто-то не начал бродить по вагону, ища «добавки» к «знакомству», ища вчерашний день, ища новые впечатления и ощущения – для «развернувшейся» души, - пока проводница своей грудью не заталкивала их в купе, пока ее окрик их не успокаивал. Пока необычная интонация крика проводницы, необычный шум в коридоре не привлек внимание, не побеспокоил, не позволил спокойно коротать время и путь, покачиваясь в так перестука колес. Из коридора, в который выходили двери купе, послышался женский крик, послышался мужской бас - жесткая мужская ругань, звуки возни и ударов. Из соседних купе послышались звуки открываемых дверей, послышались возмущенные голоса, не дающие возможности оставаться спокойным, остаться в стороне, принуждающий, обязывающий сорваться со своей полки, с постели и пока спускался с полки, мой сосед уже вышел, пока выходил в коридор – послышалось несколько глухих ударов, несколько мужских вздохов – пассажир и сосед несколькими точными движениями выбил «дух» из какого-то здоровяка, протащил его мимо расхристанной, в разорванной одежде, проводницы – закрывшей заплаканное и искаженное лицо руками, добавил еще несколько оглушающих ударов и – затолкнул в купе. Кто-то из подошедших пассажиров успокаивал заплаканную женщину, кто-то требовал позвать милицию, кто-то порывался ворваться в купе хулигана – «наказать» и добить. Но – «герой» и мой сосед, покачав головой сказал, что «не надо милиции», развернулся и спокойно, будто собаку отогнал, пошел назад, в свое купе, к своим бумажкам и книгам. - Почему же вы не захотели вызвать милицию, - спросил я «героя» дня (или – вагонной ночи), когда улеглись и пассажиры, и страсти, когда мой сосед, укрывшись казенным одеялом, на казенном белье и под казенным светом купейного светильника стал опять перебирать какие-то брошюрки и газеты, что-то отмечая в них ручкой. - А зачем? - А что же еще делать с хулиганом? - Проучить, наказать… - Для этого и хотели вызвать милицию - А я разве не справился? - Ну-у, это было как-то несерьезно, - самодеятельность… Если наказывать, то по-другому, что бы «урок» надолго запомнился… - … и сломать ему жизнь? - А это уже его проблема – нужно было думать – что делать, за себя и за свои поступки нужно отвечать. - Конечно, нужно. Только… такая ваша «ответственность» – не гуманная какая-то. - Да видел я ваш «гуманизм» - «тройку»: «по печени», «под дых» и в челюсть… Если говорить о гуманизме, то он в чем-то другом – никак не в потворстве хулиганью. - В чем же? - Ну-у, это – мой «конек»; могу вам сказать – как профессионал-гуманитарий. Гуманизм – это ТЕРПИМОСТЬ, это – терпимое отношение к другому человеку, к его жизненным потребностям, к его слабостям и особенностям – пока они не мешают другим людям. - А если начнут мешать? - Для этого и существует милиция. - То есть, - гуманизм, человечность состоит только в том, что бы позволять жить другому человеку так, как он хочет, не мешать ему? - Да. - А если его жизнедеятельность – вредит ему, если он выбрал путь разрушения своей жизни, разрушения себя? - Он ведь взрослый полноценный человек – это его право и его дело. Мы с Вами – самостоятельные взрослые люди. Если нам кто-то начнет диктовать какие-то правила и условия, если начнет ограничивать – это вызовет возмущение и протест. Но – если я так ответственно отстаиваю свою независимость, то за это стремление я и должен отвечать – я должен отвечать за себя… за все в этом мире нужно отвечать и ПЛАТИТЬ… - Да-да, «платить»… именно – «платить»… «отвечать»… «протест»… справедливо… и в этом – Ваше достоинство и гордыня… в этом – Ваше достояние и честность… Пусть я не хочу чего-то, не хочу что-то делать, но – и от других этого не требую… ПАРИТЕТ – ПРОПОРЦИЯ. Вот только… Ваше стремление к свободе, к независимости – всего лишь проявление латентных детских комплексов, рефлективных устремлений младенцев – грудничков и сосунков, постоянно шарящих вокруг руками и стремящихся получать новые впечатления… воплощение детского стремления к самостоятельности – «я сам», детского и юношеского стремления к самоутверждению. Но ведь должно же быть что-то после такого самоутверждения… «Самостоятельные» - это Вы так думаете; в реальности все за вас решили давно – есть элементарные технологии, которые могут скрыто принудить человека к тому или иному выбору… но это уже другая тема. А сейчас скажите-ка мне – вот не справляется со своей свободной жизнью человек, дергается, машет руками, «типается» и шебуршит – и все в пустую, не справился он со своими проблемами – что же ему делать – идти на дно? Опускаться и опускать руки? Или может он рассчитывать на помощь, поддержку окружающих, может предъявлять какие-то претензии, требовать что-то? - А С КАКОЙ СТАТИ??? С какой стати кто-либо может претендовать на МЕНЯ, на мои ресурсы, время, усилия? Кто он мне и я ему? - Значит – «каждому – свое»? - Да. - Так это же – фашизм! Значит – Ваша человечность – идеологическая подоплека идеологии фашизма! И что же это за «человечность», в рамках которой допускается деградация человека и общества? - А – Вы? Что Вы можете предложить? Какой такой Вы себе представляете «человечность»? - Все просто – сопереживать, сочувствовать, содействовать. - То есть – принимать людей такими, как они есть – и быть готовым «таким» вот помочь, отозваться на их проблемы? Ведь если Вы не воспринимаете человека таким, как он есть – Вы не воспринимаете и его самого... Вы пренебрегаете ним, неполноценным и его неполноценностью – разве нет? - Не совсем. Именно потому, что ему сочувствуешь, пусть и неполноценному – стремишься сделать его лучше, стремишься придать его существованию реальный смысл, как и форме существования – правильный характер. Быть человечным – активно улучшать жизнь других людей, не быть равнодушным к их проблемам – даже если эти проблемы «выпрошены» ими самими, даже если они – заслужены, это значит – не быть посторонним наблюдателем. - И вмешиваться в чужую жизнь? - Да. - То есть – навязать тот характер, который Вы считаете правильным? - … - Так ведь это – путь к авторитаризму!.. - А есть другие варианты? Разговор «зашел в тупик», мы оба оказались «загнанными в угол» - продолжать не было смысла. Захотелось отвернуться, заснуть, забыться и – забыть о моральном «проигрыше», о том, что и тебя «загнали в тупик»; и мешал только жухлый и желтый свет казенного «ночника» у соседа. - А ведь такой «гуманист», как Вы – не стал бы мешать этой лампой сну другого человека… Свет погас. Стук колес, приглушенный и мерный, размеренное покачивание вагона сделали переход в другое состояние, переход ко сну незаметным и мягким – как будто темень из тамбура, из просторов за окном заползла в сознание, в подсознание. Но сон совершенно не «получился», сновидения – странные и ужасные превратили сладость сна в бесплатный и горький ужас. Сон показался более реальным, чем сама реальность, в комфорте и тепле, при укачивающем мерном движении, движении вагона на рессорах, мерном и покойном, - в сознании возникали образы и чувства, «освобожденные» от контроля разума, осмысленности, от критического сдерживания «невозможного», невозможных для действительности образов - ирреальных и бессмысленных. Реальные образы, образы некогда пережитого, сопрягались, комбинировались бесконтрольным «мышлением» с образами невиданными и ирреальными: подсознание «поднимало» перед «взором» спящего, перед «освобожденным» сознанием образы родного города, образы летних улиц, затопленных солнцем и теплом лета, улиц со снующими автомобилями, с прохожими, бегущими по своим делам; перед «внутренним взором» возник образ невиданных, «внеземных» летательных аппаратов, образ невиданный, но знакомый, некогда кем-то уже описанный и теперь – воспроизведенный в сознании, образ каких сферических аппаратов, блестящих и необычных, «присевших» на улице города, открытых наблюдателю, но не замеченных, аппаратов, из которых вышли незнакомые, но – такие узнаваемые фигуры человекоподобные, в нарядах, подобных скафандрам, но с необычными шлемами, будто спрятавшими рога, но – и с рогами на них, фигуры, выхватывающие из толпы отдельных прохожих, хватающие их на глазах ничего не замечающих горожан, сограждан, бегущих по своим делам, и – скручивающие их, «ломающие», «обламывающие», засовывающие раздетые тела в котлы, расставленные прямо посреди улиц, в котлы с разведенным под ними огнем, пробующие «юшку», «соуп» из этих котлов «на вкус» - так же, как и тела еще живых людей, их кровь из разрезанных ран; посреди города, родного города разворачивалась какая-то ужасная, макабрическая «гулянка» в стиле Гойи, но – никто из прохожих не обращал на нее внимание, проходя мимо тел еще живых соплеменников, из которых «топили сало», пили кровь, чьи тела пожирали неведомые твари, людей, орущих ором, «благим матом», - никто не обращал внимание на массовое пожирание соплеменников, от которого невозможно было уйти, которое встречалось на каждой новой улице, на которую ты стремился убежать, но при этом – оставалось незамеченным согражданами. Во сне неконтролируемое сознание «оборачивалось», заворачивалось в ужас, в темный ужасающий мрак, от которого невозможно было скрыться, который невозможно было «загасить», нейтрализовать, забыть – единственным способом избежать его представлялось бегство, но – куда бы не побежал, в каком бы помещении, в каком бы закутке большого города, большого и родного, не попытался скрыться – везде ждала опасность, везде ждал ужас, везде были какие-то пожирающие твари, пожирающие горожан. И ничто – никто, не могло их остановит, и никто – не хотел их остановить, никто просто не обращал внимание на предсмертные вопли людей, на их
|